Оригинал здесь: https://archive.org/stream/lifelettersofdrs00brad/lifelettersofdrs00brad_djvu.txt
Глава 70 здесь.
(Перевод З. Дымент)
Главы 71—72. Хелен Беркли — Визит госпожи Моватт к Ганеману
В 1839 году знаменитая актриса г-жа Анна Кора Моватт во время своего визита в Париж навестила Ганемана.
Отчет приведен в ее книге «Автобиография актрисы».
По возвращении в Америку г-жа Моватт в 1840 году написала серию статей под псевдонимом «Хелен Беркли» о знаменитых людях, которых она встретила в Европе, и, среди прочего, статью о Ганемане и мадам Ганеман.
Статья была скопирована в гомеопатические журналы того времени и несколько раз опубликована в виде брошюры.
Здесь статья приведена полностью. Поскольку рассказ в «Автобиографии» краток и по сути такой же, как и в следующем наброске, здесь он опущен.
Цитируем:
«В 1839 году доктор Ганеман жил в Париже недалеко от Люксембургского сада. Зимой того же года, желая посоветоваться с ним по поводу друга-инвалида, я впервые посетил его. Чтобы как можно раньше добиться аудиенции, в четверть девятого утра я села в карету, которая должна была отвезти меня в его резиденцию. Проехав примерно полчаса, обнаружила, что кучер остановил лошадей, не спешиваясь.
Я поинтересовалась, добрались ли мы до места назначения. "Нет, мадам, еще не наша очередь. Нам придется немного подождать. Видите, здесь дом доктора Ганемана», — ответил он, указывая на особняк, похожий на отель, на некотором расстоянии от нас. Особняк был окружен массивной каменной стеной с железными воротами в центре. Нетерпеливая из-за задержки, я высунулась из окна и увидела перед нами длинную вереницу экипажей, проезжавших один за другим через ворота и обратно, так же быстро, как выходили их пассажиры.
Это было досадно, я так старалась прийти пораньше, но все напрасно. За нами тянулась очередь из карет, удлиняющаяся с каждой минутой и уже такая же грозная, как и та, что впереди.
Я неосознанно заняла свое место посреди медленно продвигающейся процессии, чтобы воздать должное этому современному Эскулапу.
Я уже знал кое-что об известности Ганемана; но мое мнение о его мастерстве чудесным образом укрепилось, когда я посмотрела позади себя и перед собой, а затем на пустые экипажи, уезжавшие отсюда.
Минут через двадцать карета, в которой я сидела, дивясь и ожидая, продвигаясь за это время по несколько шагов вперед каждую минуту, наконец быстро проехала через железные ворота, обогнула просторный двор и, к моему великому удовлетворению, высадила меня перед парадным входом в великолепное жилище Ганемана.
Три или четыре слуги в ливреях, собравшиеся в большом зале, встречали выходящих посетителей и проводили их до подножия широкой лестницы.
В начале первого пролета их встречала еще пара так же ярко одетых джентльменов, которые проводили их в элегантный салон, роскошно обставленный и выходящий в несколько менее просторных апартаментов.
Салон был занят модно одетыми дамами и господами, детьми с нянями и кое-где инвалидами, отдыхавшими на бархатном диване или расшитом пуфике. Неожиданная толпа, шумный гул шепота, смех резвых детей и отсутствие свободных мест несколько смутили.
Я вошла в тот же момент, что и дама, которая с няней и ребенком вышла из кареты непосредственно передо мной. Вероятно, заметив мой растерянный вид и то, что я чужой человек, она очень учтиво повернулась ко мне и сказала по-французски:
"Мы сможем найти места в какой-нибудь другой комнате; позвольте мне показать вам дорогу".
Я с признательностью поблагодарила ее и последовал за ней. Пройдя через анфиладу переполненных комнат, она направилась к изящному маленькому будуару, в котором могли разместиться всего один или два человека.
Я знала, что дама, так любезно выступившая в качестве моей проводницы, была человеком знатным, поскольку я заметила герб на панелях ее кареты и что ее сопровождающие были одеты в ливреи.
Но вежливо встречать незнакомцев — такое обычное явление, что ее любезность не пробудила во мне никакого удивления.
Впоследствии я узнала, что это была графиня де Р., молодая итальянка, вышедшая замуж за французского графа, известного в бомонде.
Едва мы уселись в тихом маленьком будуаре, как вошел камердинер и вежливо потребовал наши карты. Карты были представлены, и он разложил их в том порядке, в котором они были получены, среди большого количества карт, которые находились у него в руке.
Было очевидно, что нам придется ждать неопределенное время, и вскоре я начала развлекаться, рассматривая прекрасную живопись, которой щедро были украшены стены, скульптуры, дорогие вазы, расставленные по комнатам, и множество любопытных медалей, сваленные на центральном столе.
Скульптуры, вазы, медали и даже некоторые картины были преподнесены Ганеману в память об уважении и благодарности его пациентов. В каждой комнате было несколько мраморных бюстов самого Ганемана, некоторые намного больше, чем в натуральную величину, некоторые натурального размера, а некоторые меньше. Их также преподносили ему неоднократно в знак уважения.
Я стояла перед очень правдоподобным портретом великого врача, восхищенная его мастерским исполнением, когда молодая графиня, остававшаяся на своем месте, пока я бродила по комнате, присоединилась ко мне и сказала:
— Вы знаете, кто нарисовал эту картину?
— Нет, но хотя я и не ценитель искусства, я почти осмелюсь сказать, что чувствуется рука мастера.
— Несомненно, это шедевр мастерства. Но его сделала мадам Ганеман.
— Мадам Ганеман! Возможно ли это. Значит, Ганеман женат?
— Конечно, и так счастливо, что знакомства с его отечественной историей само по себе почти достаточно, чтобы побудить человека отважиться на брак.
— Я рада это слышать. Я знала о нем только как об искусном враче и человеке необычайного гения.
— Его личная история столь же интересна и столь же примечательна, как и его общественная.
— Вы давно его знаете? Сколько ему лет? Как давно он женат? - спросила я, стремясь получить всю информацию, которая была в моих силах.
— Я знакома с его женой и им самим несколько лет. Ему около восьмидесяти четырех лет. Он женился на своей нынешней жене на восьмидесятом году жизни.
— Действительно? Был ли он тогда вдовцом? Его вторая жена молода или такого же возраста, как он сам?»
— Она примерно на сорок пять лет моложе его и все еще сохраняет большую часть бодрости и свежести молодости.
— Что побудило ее выйти за него замуж?
— Почтение к его талантам, уважение к его добродетелям, привязанность к нему, смешанная, возможно, с оттенком благодарности за его заслуги перед ней. Вы для нее чужая и будете смеяться, если я скажу, что она его обожает, но этот термин не слишком силен, чтобы передать представление об истине.
— Пожалуйста, расскажите мне что-нибудь из ее истории. Мне это очень интересно.
— С удовольствием. Ганеман — отец самой сплоченной, процветающей и самой счастливой семьи, которую я когда-либо видел. Он уже много лет был вдовцом, когда его вызвали к мадемуазель д'Эрвильи, врачи констатировали, что она находится на последней стадии чахотки.
Он проживал в то время в Кётене.
Мари Мелани д'Эрвильи Гойе, тогда его пациентка, а теперь его жена, происходит из знатной французской семьи с огромным богатством.
Несколько лет она страдала от поражения легких и сердца.
Самые выдающиеся врачи Европы тщетно пытались помочь ей.
Проведя зиму в Италии, куда ее отправили в надежде, что мягкий климат сможет сделать то, чего не удалось добиться медицине, она вернулась в Германию в состоянии, которое ее врачи объявили недоступным для медицинской помощи.
Однако это женщина недюжинной силы духа и обширнейшего интеллекта.
Слава о чудесных исцелениях Ганемана дошла до нее, но она не была знакома с причинами его особого способа практики.
Хотя она была настолько ослаблена длительными страданиями, что не могла выполнять ни малейшего физического напряжения, она сама исследовала его систему и затем решила проконсультироваться с ним.
Он глубоко заинтересовался ее случаем, и в невероятно короткий срок ее страдания облегчились, кашель утих, а болезнь сердца приняла иную, более приемлемую форму.
— И она вышла за него замуж из благодарности?
— Ни в коем случае; она была очарована его гением, его характером, его манерами, всем, что с ним связано; и почувствовала к нему привязанность, быть может, более глубокую и истинную, чем та страсть, которую мы обычно называем любовью.
— На что он ответил взаимностью?
— Теперь вы меня слишком подробно расспрашиваете; я не могу ответить, с какой стороны впервые возникла привязанность. Я также не знаю причин, по которым она не могла исходить от самого врача. Мадам Ганеман — женщина самых блестящих талантов; ее знания обширны, ее ум высокоразвит, и она мастер почти во всех изящных направленияхз, которые вы только можете назвать. Объедините эти достоинства с привлекательностью располагающей особы, и вам будет нелегко представить мужчину, нечувствительного к ее обаянию.
— Как детям Ганемана нравится идея мачехи?
— Она всеми нежно любима. Ее деликатность и щедрость по отношению к ним достойны упоминания. Ганеман накопил большое состояние, от пользования которым она отказалась еще при его жизни. Она была полна решимости не допустить предположения, что при заключении этого союза на нее могли повлиять корыстные мотивы. Перед замужеством она поставила условие, что никогда не будет пнринимать никакого участия в управлении имуществом Ганемана; она убедила его отдать большую часть своего состояния детям первой жены, чтобы он оставил для себя ежегодную ренту, достаточную для покрытия его ежегодных расходов. для жизни ежегодный доход.
— Как же тогда она была обеспечена?
— Она уже была независима в отношении своего состояния.
"Мадам Ганеман, несомненно, должна быть очень талантливой женщиной, если эта картина принадлежит ей", — сказала я, возобновляя рассмотрение прекрасного портрета, который первым привлек мое внимание.
Мелани Ганеман
«Не только этот, но и несколько других в больших покоях, — ответила г-жа де Р. — Некоторые из ее картин даже вызывают восхищение в галереях Лувра. Таким образом, ее имя причислено к числу самых выдающихся французских художников. Она еще и поэтесса, и ее произведения снискали поистине лестное одобрение публики".— Поэтесса. Чем закончатся ее таланты?
— Я почти верю, что им нет конца. Она владеет пятью или шестью языками, на которых пишет и говорит легко и бегло.
— Похоже, что она действительно достойна быть женой Ганемана.
— Он так думает, уверяю вас. Ему теперь было бы не так легко отказаться от ее услуг.
— Значит, он немощен?
— Ни в малейшей степени. Он всегда отличался прекрасным здоровьем. Его зрение и осанка не пострадали. Его активность замечательна. В его движениях есть гибкость и живость в манерах, которые заставляют чувствовать, что осталось что-то молодое даже в преклонном возрасте. Он никогда не напомнит вам басню о лягушке, проницательные пациенты которой кричали: «Врач, вылечи себя сам».
— Возможно, это столь же примечательно, как и все, что вы мне о нем рассказали; врачи обычно выглядят так, как будто им нужно лечиться, но они боятся пробовать действие своих собственных лекарств. Поскольку он так активен, я полагаю, что было бы возможно побудить его посетить пациента.
— Я не думаю, что это будет легко осуществить. В случае большой опасности, возможно, вы сможете воспользоваться услугами его жены.
— Его жены? Почему же…
В этот момент наш разговор был прерван появлением дамы. На ней был простой деми-туалет и такая же шляпка; поэтому я пришла к выводу, что она не гостья.
В тот момент, когда она вошла, хрупкий на вид ребенок, которого моя новая знакомая ласкала на коленях, вскочил на землю и приветствовал даму с выражением самой нежной радости.
Это была элегантная женщина с изящными округлыми формами, ростом несколько выше среднего. Ее лицо нельзя было назвать прекрасным или симпатичным, но слово «красивое» можно было бы применить к нему с большим правом.
Лоб у нее был полный и высокий, а волосы закинуты назад, что идеально подчеркивало ее широкие пропорции. Пышные локоны яркого, льняного оттенка частью были собраны в тяжелый узел на затылке, а частью спадали длинными локонами за уши. Цвет ее лица имел тот ясный, но бесцветный оттенок, который так сильно напоминал алебастр. В ее больших голубых глазах было задумчивое выражение, которое, если бы не милостивая улыбка на губах, придавало бы торжественный вид ее лицу.
Глава 72. Окончание истории Хелен Беркли
Она обменялась несколькими словами с г-жой де Р., нежно поцеловала ребенка и обратилась к еще нескольким присутствующим.
Пока она разговаривала, ребенок все еще держался за ее руку, ходил за ней повсюду и прижимался к ее боку, поднимая свое маленькое, бледное, ласковое личико при каждой паузе, как бы усердно требуя ласки. Через несколько минут она удалилась.
Я обратилась к госпоже де Р. и спросила:
— Это мадам Ганеман?
— Да, разве она не красивая женщина?
— Несомненно. И по одному только ее внешнему виду я вполне могу представить, что она наделена многими качествами, которыми вы описали. Ваш маленький сын, кажется, очень привязан к ней.
— Бедный малыш. У него есть веские причины для этого. С самого рождения он страдал золотушной болезнью, которая сбивала с толку искусство лучших врачей Парижа. Они не давали мне надежды на его выздоровление, а он мой единственный ребенок. В три года он не мог ни ходить, ни даже стоять один. Именно тогда Ганеман прибыл в Париж, и я немедленно навестила его. Невозможно было привезти сюда ребенка, не рискуя его жизнью, а Ганеман не лечит ни одного пациента вне дома. Однако мадам Ганеман сказала мне, чтобы я не беспокоился, поскольку она сама возьмет на себя ответственность за мальчика. Она навещала его регулярно два раза в день, наблюдала за ним с тревожной нежностью матери и прописывала ему так, что это доказывало степень ее рассудительности и умения.
Через несколько месяцев ребенок выздоровел. У него никогда не было положительного возврата болезни, но он остается чрезвычайно деликатным.
Я привожу его к его хорошему другу и врачу каждые несколько недель, чтобы узнать ее мнение о его здоровье и проконсультироваться с ней по поводу его лечения.
— Вы имеете в виду, что мадам Ганеман выписывает ему лекарства под свою ответственность?
— Да. Она почти так же хорошо знакома с медициной, как и ее муж. Она стала его ученицей, чтобы помочь ему, когда возраст может ослабить его способности.
Теперь она обслуживает всех его пациентов, как вы сами увидите, просто консультируясь с ним в более трудных случаях.
— Это действительно помощница. Но всегда ли пациенты готовы ей доверять?
— Конечно; она слишком неоспоримо доказала свое мастерство, чтобы ей нельзя было доверять. Ганеман больше уже устает от рассмотрения множества случаев, свалившихся на него. Мадам Ганеман повсеместно пользуется уважением и любовью, особенно среди бедняков.
— Я вполне могу в это поверить. Помогает ли Ганеману кто-нибудь из его детей так же, как его жена?
— Не совсем так, но все же они ему помогают. Одна из его дочерей, прекрасная и умная девушка, единолично распоряжается огромным фолиантом, содержащим имена всех его корреспондентов и даты их писем; а также несколько других листов, содержащих сами буквы, расположенные в алфавитном порядке. Другие его дети приносят ему разную пользу. Помогать ему – их главная радость. Как я уже говорил вам раньше, я никогда не видел более сплоченной семьи».
— Одни только услуги мисс Ганеман должны избавить врача от множества хлопот.
— Да, но все же каждая минута его времени занята. Он самый систематический человек, которого только можно себе представить. В его библиотеке вы найдете тридцать шесть томов ин-кварто, его журнал консультаций, написанный полностью им самим. Кстати, его почерк действительно очень стоит увидеть. Что вы думаете о мужчине восьмидесяти четырех лет, который пишет почерком твердым, каким и должен быть мужской почерк, достаточно тонким, чтобы быть женским, и достаточно элегантным, чтобы его можно было отобразить на медной пластине, и все это без очков?
— Подумать только. Кажется, я удивлялась тому, что Вы мне рассказывали, пока могла удивляться, и теперь я могу только прийти к выводу, что Ганемана и его жену следует причислить к диковинкам Парижа, и что рассматривающий достопримечательности незнакомец не узрел всех чудес, пока не увидел их.
Наш разговор был прерван лакеем, который сообщил, что господин доктор свободен и собирается увидеться с госпожой графиней.
Она пожелала мне доброго утра, сказав: «Следующая будет Ваша очередь, я не заставлю Вас долго ждать». «Надеюсь, нет», — подумал я, когда взгляд на часы сообщил мне, что прошло чуть больше трех часов с тех пор, как я впервые вошла в дом.
Через несколько минут после того, как мадам де Р. покинула меня, я была поражена, услышав, как тот же камердинер отчетливо произнес мое имя, несколько офранцужено, и объявил, что господин доктор готов меня принять.
Я была слишком удивлена и растерянно смотрела на него, пока не вспомнила, что часа три назад вложила ему в руку свою карточку. Я встал и последовал за ним. Он вел меня через те же самые апартаменты, через которые я прошла, когда входила. Приемная врача располагалась в дальнем конце комнаты. Распахнув дверь, он громко объявил обо мне и удалился.
Я стояла в присутствии господина доктора и мадам Ганеман. Комната, в которую я сейчас вошла, была более просто декорирована, чем все, что я посетила. В центре комнаты стоял длинный стол; во главе, на слегка приподнятой платформе, стоял простой на вид стол, заставленный книгами.
Перед столом сидела мадам Ганеман с раскрытым перед ней чистым томом, с золотой ручкой в руке. Ганеман полулежал в удобном кресле по одну сторону стола.
Они встали, чтобы встретить меня, и я представила мадам Ганеман письмо от господина доктора Хиршфельдта из Бремена, выдающегося врача, который раньше был учеником Ганемана.
Пока мадам Ганеман просматривала письмо, у меня была возможность рассмотреть личность Ганемана, поскольку он еще не занял свое место.
Его стройная и миниатюрная фигура была окутана халатом с цветочным узором из дорогих материалов, который выглядел слишком удобным, что явно говорило о парижском стиле.
Макушку его большой, красивой формы головы покрывала тюбетейка из черного бархата. Из-под нее выбивались несколько тонких белоснежных прядей, собирающихся вокруг его благородного лба и свидетельствующих о преклонном возрасте, который, казалось, отрицала сохраняющаяся свежесть его румяного лица. Глаза у него были темные, глубоко посаженные, блестящие и полные оживления.
Приветствуя меня, он вынул изо рта длинную крашеную трубку, чаша которой почти доходила ему до колен. Но после первого приветствия трубка вернулась на место: об этом мне сообщила масса голубого дыма, который начал клубиться вокруг него, как бы скрывая ее от моего пристального рассматривания.
Мадам Ганеман изящно выразила свое удовлетворение в связи с прочтением письма, вполголоса прочитала несколько его строк своему мужу и сделала мне несколько учтивых замечаний; а доктор поклонился, не вынимая снова свою длинную трубку.
Было очевидно, что он не сразу узнал имя доктора Хиршфельдта; и он слишком привык получать рекомендательные письма, чтобы обращать внимание на их содержание.
Мадам Ганеман села за стол, врач — по правую руку, а я — по левую. Я изложила основную цель своего визита, пытаясь направить разговор скорее на Ганемана, чем на его жену. Но вскоре я обнаружила, что здесь так не принято.
Мадам Ганеман неизменно отвечала, задавая множество вопросов и отмечая мельчайшие симптомы случая, так же быстро, как я давала ответы. Несколько раз она обращалась к своему мужу, который просто отвечал, с трубкой в зубах: «Да, дитя мое» или «Хорошо, дитя мое, хорошо».
И это были единственные слова, которые я пока слышала от него. Проведя некоторое время таким образом, мадам Ганеман случайно спросила: «Где на вашего друга впервые напали?»
«В Германии», — ответила я.
Ганеман внимательно слушал, хотя и не говорил. В тот момент, когда я произнесла эти слова, все лицо его просветлело, как будто на него вдруг упал солнечный луч, и он воскликнул оживленным тоном:
«Вы были в Германии? Вы говорите по-немецки, не так ли?» Разговор до сих пор велся по-французски, но готовое «Конечно», которым я ответила на его вопрос, по-видимому, доставило ему неподдельное удовольствие.
Он немедленно завел разговор на своем родном языке, спрашивая, насколько я довольна Германией, что я думаю о ее жителях, их обычаях, трудно ли мне говорить, насколько меня впечатляют пейзажи, и продолжал некоторое время восторженную речь о своей любимой стране. Потом он спросил, от кого мое письмо. Когда я произнесла имя доктора Хиршфельдта, которое он раньше так холодно слушал, он выразил глубочайшую заинтересованность в его благополучии и говорил о нем со смешанной любовью и уважением.
Я была слишком обрадована оживленными и прочувствованными замечаниями доктора, чтобы менять тему. Однако я чувствоваал, что он упустил из виду главную цель моего визита и быстро побуждал меня сделать то же самое. Но мадам Ганеман, хотя и улыбнулась и присоединилась к разговору, не забыла множество хороших людей, которые брали уроки терпения в вестибюлях.
В конце концов она положила конец беседе мягким увещеванием мужа, предупредив его, что он не должен утомляться, пока часы, посвященные делам, не пройдут наполовину.
Повернувшись ко мне, она извинилась за прерывание, сказав, что они вечером принимают своих друзей и будут рады меня видеть, после чего сразу же возобновила тему недомогания моего друга.
После еще нескольких расспросов я получила из ее рук лекарство с особыми указаниями относительно того, как его следует использовать.
Она также подарила мне статью, в которой были перечислены различные виды продуктов питания, овощей, приправ и запахов, противодействующих силе гомеопатических препаратов. Сердечно пожав руку доброму старику и его талантливой и образцовой жене, я пожелала им доброго утра.
Один из присутствовавших слуг провел меня вниз и довел до кареты; и я поехала домой, минуя ряд карет, тянувшихся от двери Ганемана гораздо дальше, чем я могу осмелиться упомянуть и ожидать, что мне поверят.
Благоприятное впечатление, которое я получила от моего первого интервью с доктором и мадам Ганеман, впоследствии укрепилось и подтвердилось.
Ганеман выразил тот же энтузиазм, что и раньше, при упоминании своей страны, и, узнав, что я американка, стал расспрашивать о нашей молодой стране, и особенно о прогрессе гомеопатии. Однако я не могла сообщить ему много информации, которую он ранее не получал из других уст.
Ганеман среди своих бесчисленных достойных качеств обладает неутомимым трудолюбием. Усилия, которые он прилагает при изучении и рассмотрении случая, почти невероятны. Он с точностью записывает мельчайшие симптомы каждого пациента, все конституциональные недуги, наследственные заболевания и многие другие подробности; никогда не доверял своей памяти и назначал лекарства только после обдумывания, часто утомительного, но всегда необходимого. К бедным он всегда проявлял неутомимую доброжелательность.
Определенные часы дня отведены для приема лиц, неспособных предложить компенсацию. Их лечат с такой же тщательностью, их симптомы записывают и назначают лечение с той же точностью, с которой лкчат высшую знать страны. Часто случается, что Ганеман настолько утомлен своими утренними обязанностями, что пациенты, обращающиеся за советом во второй половине дня, передаются под единоличное наблюдение мадам Ганеман. Но они, кажется, считают эту одарённую пару единой по навыкам, поскольку они действительно едины сердцем.
Ганеман, кажется, получает удовольствие, признаваясь миру в своей привязанности, почти в благоговении перед своей женой. Вскоре после его свадьбы в ответе Галликийскому гомеопатическому обществу Парижа, которое сделало его своим почетным президентом, появляется следующий абзац:
«Я люблю Францию и ее благородный народ, такой великий, такой щедрый, такой склонный исправить злоупотребления принятием новой и эффективной реформы. Это пристрастие в моем сердце усилилось благодаря моему браку с одной из благородных дочерей Франции, во всех отношениях достойной своей страны». (Набросок Ганемана и его жены из портфолио человека, который их знал.)
Продолжение здесь.
Комментариев нет:
Отправить комментарий